Потом Армадэль. Не заставило ли его какое-нибудь непредвиденное обстоятельство выйти на связь с Торп-Эмброзом? Не нарушил ли он условия, предложенные ему майором, и не объявил ли себя женихом мисс Мильрой с тех пор, как я видела его в последний раз?
Ничего подобного не случилось. Никакое непредвиденное обстоятельство не изменило его положения относительно меня. Я знаю всё, что с ним произошло после его отъезда из Англии, из писем, которые он присылает Мидуинтеру и которые тот показывает мне.
Во-первых, Армадэль потерпел крушение. Его яхта действительно постаралась утопить его, и ей это не удалось! Началась буря (Мидуинтер предостерегал его, что может случиться в этом плане на таком маленьком судне). Их выбросило на португальский берег. Яхта разбилась вдребезги, но люди, судовые бумаги и всё прочее было спасено. Экипаж отослали в Бристоль с рекомендацией хозяина, которая уже помогла матросам получить места на заграничном корабле. А хозяин едет сюда. Он останавливался в Лиссабоне, потом в Гибралтаре и безуспешно старался в обоих местах достать другую яхту. Его третья попытка будет сделана в Неаполе, где стоит английская яхта для продажи или найма. Аллэн не счёл необходимым написать домой после крушения, потому что он взял из банка Куттса всю сумму денег, которая была переведена туда. А так как он не имел желания возвращаться в Англию (потому что мистер Брок умер, мисс Мильрой была в школе, а Мидуинтер здесь) и у него нет ни одной близкой души, которая встретила бы его по приезде, видеть нас и новую яхту — его две единственные цели. Мидуинтер ждёт Аллэна уже целую неделю, и он может войти в эту самую комнату в ту самую минуту, как я пишу.
Это соблазнительные обстоятельства, когда все обиды, пережитые мною от его матери и от него, ещё живы в памяти, когда мисс Мильрой с уверенностью готовится занять место во главе его стола, когда моя мечта жить счастливо и невинно любовью Мидуинтера исчезла навсегда и вместо неё не осталось ничего, что помогло бы мне выступить против своего плана. Я хотела бы, чтоб дождь прошёл, очень хотелось бы, чтобы можно было выйти из дому.
Может быть, что-нибудь помешает Армадэлю приехать в Неаполь. Когда он писал последний раз, то ждал в Гибралтаре английский пароход. Ему, может быть, надоест ждать или, может быть, он услышит о яхте, продающейся где-нибудь в другом месте, а не здесь. Маленькая птичка шепчет мне на ухо, что, может быть, это был бы самый благоразумный поступок в его жизни, если он не сдержит своего обещания приехать к нам в Неаполь.
Не вырвать ли мне лист, на котором были написаны эти оскорбительные вещи? Нет. Мой дневник так хорошо переплетён, что было бы очень жестоко вырвать лист. Займусь я чем-нибудь другим, более безобидным. Чем бы, например? Моей шкатулкой с вещами: я разберу мою шкатулку и выброшу вещицы, ещё оставшиеся после моих несчастий.
Ну вот, открыла шкатулку. Первая вещь, попавшаяся мне, был дрянной подарок Армадэля на свадьбу — дешёвенькое рубиновое кольцо. Это тотчас же покоробило меня.
Вторая вещь, попавшаяся мне, была склянка с каплями. Я начала рассчитывать на глаз, сколько капель понадобится, чтобы перенести живое существо за черту разграничения между сном и смертью. Почему я с испугом закрыла шкатулку, прежде чем кончила расчёт, — не знаю, но закрыла. И вот опять возвратилась к своему дневнику, хотя мне не о чём, решительно не о чём писать. О, скучный день! Скучный день! Неужели ничего не случится, чтобы развлечь меня в этом противном месте?
Октября 12. Важная статья Мидуинтера в газету была отправлена вчерашней почтой. Я имела безрассудство предполагать, что, может быть, он удостоит меня своим вниманием сегодня, — ничуть не бывало! Мидуинтер провёл тревожную ночь после своих письменных трудов и встал с головной болью и в самом унылом расположении духа. Когда он находится в таком состоянии, его любимое лекарство — возвратиться к своим прежним бродяжническим привычкам и шататься одному неизвестно где. Он для вида предложил мне сегодня утром (зная, что у меня нет амазонки) нанять для меня какую-то клячу, если пожелаю отправиться с ним, Я предпочла остаться дома. Очень хочу иметь красивую лошадь и щегольскую амазонку. Если этого не будет, то совсем ездить не стану. Он ушёл, не пытаясь убедить меня изменить своё решение. Я, разумеется, не изменила бы его, но Мидуинтер всё-таки мог бы попытаться уговорить меня.
Надо в его отсутствие раскрыть фортепьяно — это одно утешение, и я очень настроена играть — это другое. Есть одна соната Бетховена (я забыла какая), всегда напоминающая мне о погибших душах в аду. Ну, мои пальцы, поведите меня сегодня к погибшим душам!
Октября 13. Наши окна выходят на море. Сегодня в полдень мы увидели подходящий пароход с развевающимся английским флагом. Мидуинтер пошёл на пристань, на случай, не тот ли это пароход из Гибралтара, на котором едет Армадэль.
Два часа. Это пароход из Гибралтара. Армадэль прибавил ещё одну к длинному списку своих ошибок — он сдержал слово, приехал к нам в Неаполь.
Как это кончится теперь?
Кто это знает?
Октября 16. Два дня пропущены в моём дневнике! Я сама не могу сказать почему, разве только оттого, что Армадэль раздражает меня сверх меры. Один вид его напоминает мне Торп-Эмброз. Мне кажется, я боялась того, что могла написать о нём в последние два дня, если бы позволила себе поддаться опасному удовольствию раскрыть эти страницы.
Сегодня утром я ничего не боюсь и поэтому беру опять мой дневник.