Разговор их зашёл, милостивая государыня, о вас. Мне послышалось, что мисс Мильрой произнесла слово «тварь», и я уверен, что мистер Армадэль, признаваясь, что он когда-то восхищался вами, прибавил, что обстоятельства после того показали ему «его сумасбродство». Я привожу его собственное выражение — оно заставило меня задрожать от негодования. Если мне позволено будет сказать, то я скажу, что мужчина, восхищающийся мисс Гуильт, живёт в раю. Уважение, если нет ничего другого, должно было бы замкнуть уста мистера Армадэля. Я знаю, что мистер Армадэль мой хозяин, но после того, как он назвал сумасбродством свой восторг к вам (хотя я временно занимаю место его управителя), я презираю его.
Надеюсь, что я имел счастье удовлетворительно исполнить ваше приказание, и, горячо желая заслужить ваше постоянное доверие, я остаюсь, милостивая государыня, ваш признательный и преданный слуга
Любезная Лидия, я беспокою вас несколькими строками, они написаны под влиянием чувства долга относительно меня самой, а в нашем сегодняшнем положении и относительно друг друга.
Я совсем недовольна тоном ваших двух последних писем и ещё менее довольна тем, что вы оставили меня сегодня утром без всякого письма, когда мы условились при столь сомнительном положении наших дел в том, что я буду получать от вас письма каждый день. Я могу только истолковать ваше поведение однозначно, я могу только сделать заключение, что дела в Торп-Эмброзе, плохо управляемые, пошли дурно.
Настоящая цель моего письма не упрекать вас, зачем я буду тратить понапрасну время, слова и бумагу, я только желаю напомнить вам некоторые соображения, которые вы, кажется, собираетесь забыть. Напомнить вам их самыми простыми словами? Да, я напомню, потому что при всех моих недостатках я олицетворённая откровенность.
Во-первых, я получу те же выгоды, что и вы, если станете миссис Армадэль Торп-Эмброзской; во-вторых, снабдила вас (не говоря о хороших советах) деньгами, необходимыми для достижения нашей цели; в-третьих, я имею ваши расписки за каждый фартинг, данный мною вам взаймы; в-четвёртых, и в последних, хотя я снисходительна к ошибкам как друг, но как деловая женщина, моя милая, я не позволю шутить с собою. Вот все, Лидия, по крайней мере теперь.
Пожалуйста, не думайте, что я пишу в гневе, я только огорчена и обескуражена. Если бы у меня были крылья голубки, я прилетела бы к вам и успокоилась.
Милостивая государыня, вы, вероятно, прочтёте эти строки через несколько часов после того, как получите моё вчерашнее письмо, отправленное вечером, а это посылаю до полудня сегодня.
Настоящая цель этого письма — сообщить вам новое известие из большого дома. С невыразимой радостью сообщаю вам, что неблагородное вмешательство мистера Армадэля в ваши частные дела кончилось. Подсматривание за вами прекращается сегодня. Я пишу, милостивая государыня, со слезами на глазах — со слезами радости, вызванными чувствами, которые я осмелился выразить в моём первом письме (первый параграф в конце). Простите мне этот личный намёк. Я могу говорить с вами (я не знаю почему) гораздо свободнее пером, чем языком.
Позвольте мне успокоиться и продолжать рассказ.
Я только что пришёл в контору управителя сегодня утром, когда следом за мною приехал мистер Педгифт-старший, который тотчас направился в большой дом, где ему, видимо, была назначена встреча с мистером Армадэлем. Не нужно и говорить, что я тотчас оставил все дела, какими должен был заняться, чувствуя, что речь может идти о ваших интересах. Весьма приятно прибавить также, что на этот раз обстоятельства благоприятствовали мне. Я мог встать под окном и слышать весь разговор.
Мистер Армадэль объяснился тотчас в самых ясных выражениях. Он приказал, чтобы шпион, нанятый подсматривать за вами, тотчас был отпущен. Когда Педгифт-старший попросил его объяснить эту внезапную перемену, мистер Армадэль не скрыл, что она была следствием того, что произошло между мистером Мидуинтером и им накануне. Слова мистера Мидуинтера, как бы они ни были жестоки и несправедливы, тем не менее убедили его, что никакая необходимость не может извинить поступка такого низкого, как использование шпиона, и по этому убеждению он теперь решился так поступить.
Если бы не ваши конкретные приказания не скрывать ничего, что происходит здесь и относится к вам, мне, право, было бы стыдно передать, что мистер Педгифт сказал со своей стороны. Я знаю, что он благородно поступил со мною. Но если бы он был мой родной брат, я не мог бы простить ему тона, каким он говорил о вас, и упорства, с каким старался заставить мистера Армадэля переменить его намерения.
Он начал с нападок на мистера Мидуинтера. Он объявил, что мнению мистера Мидуинтера нельзя было следовать, потому что было совершенно ясно, что вы, милостивая государыня, вертели им, как хотели. Не произведя никакого впечатления своим грубым намёком (которому никто, знающий вас, ни на минуту не может поверить), мистер Педгифт заговорил о мисс Мильрой и спросил мистера Армадэля, отказался ли он от намерения защищать её. Что это значит, я придумать не могу; я могу только передать это для ваших собственных соображений. Мистер Армадэль коротко ответил, что он имеет свой собственный план защищать мисс Мильрой и что обстоятельства переменились в этом вопросе, или что-то в этом роде. Мистер Педгифт все настаивал; он продолжал (стыжусь упоминать) переходить от худого к худшему. Он старался убедить мистера Армадэля подать просьбу в суд на тех соседей, кто более других осуждали его поведение, с целью — я право не знаю, как это написать — заставить вас явиться свидетельницей в суде. Ещё хуже, когда мистер Армадэль сказал «нет». Мистер Педгифт, который, как я предположил по звуку его голоса, готов был выйти из комнаты, тотчас воротился и предложил послать за лондонским сыщиком только для того, чтобы взглянуть на вас.